Тогда Херихор, чтобы спасти угасающую жизнь повелителя, прибегнул к
крайнему средству и сказал фараону, что в одном из фиванских храмов тайно
пребывает халдей Бероэс, мудрейший жрец Вавилона, чудотворец, не знающий
себе равных.
- Для тебя, святейший государь, - сказал он, - это чужой человек, не
имеющий права давать советы в столь важном деле. И все же разреши ему, о
царь, взглянуть на тебя. Я уверен, что он найдет лекарство против твоей
болезни и ни в коем случае не оскорбит твоей святости безбожными словами.
Фараон и на этот раз подчинился уговорам верного слуги, и через два дня
Бероэс, вызванный какими-то тайными путями, прибыл в Мемфис.
Мудрый халдей, даже не осматривая подробно фараона, дал следующий
совет:
- Надо найти в Египте человека, молитвы которого доходят до престола
всевышнего, и, когда он искренне помолится за фараона, повелитель обретет
свое здоровье и будет жить долгие годы.
Услыхав эти слова, фараон посмотрел на группу окружавших его жрецов и
сказал:
- Я вижу здесь столько святых мужей, что, если кто-нибудь из них
захочет позаботиться обо мне, я буду здоров...
И чуть заметно улыбнулся.
- Все мы только люди, - заметил чудотворец Бероэс, - и души наши не
всегда могут вознестись к подножию предвечного. Я дам, однако, твоему
святейшеству безошибочный способ найти человека, который молится искренне
и молитвы которого достигают цели.
- Так найди его, и да будет он моим другом в последний час моей жизни.
Получив согласие повелителя, халдей потребовал, чтобы ему отвели
нежилую комнату с одной дверью. И в тот же день, за час до заката солнца,
велел перенести туда фараона.
В назначенный час четверо высших жрецов одели фараона в новую льняную
одежду, произнесли над ним чудотворную молитву, которая отгоняла злые
силы, и, посадив своего господина в простые носилки из кедрового дерева,
внесли его в пустую комнату, где стоял один только маленький стол. Там уже
был Бероэс; обратившись лицом к востоку, он молился.
Когда жрецы вышли, халдей запер тяжелую дверь, возложил на плечи
пурпурный шарф, а на столик перед фараоном поставил черный блестящий шар.
В левую руку он взял острый кинжал из вавилонской стали, в правую жезл,
покрытый таинственными знаками, и описал в воздухе круг этим жезлом вокруг
себя и фараона. Затем, обращаясь по очереди ко всем четырем сторонам
света, стал шептать:
- Аморуль, Танеха, Латистен, Рабур, Адонай... Сжалься надо мной и
очисти меня, отец небесный, милостивый и милосердный... Ниспошли на
недостойного слугу твоего святое благословение и защити от духов,
строптивых и мятежных, дабы я мог в спокойствии обдумать и взвесить твои
святые дела!
Он остановился и обратился к фараону:
- Мери-Амон-Рамсес, верховный жрец Амона, видишь ли ты в этом черном
шаре искру?
- Я вижу белую искорку, которая кружится, подобно пчеле над цветком.
- Мери-Амон-Рамсес, смотри на эту искру и не отрывай от нее глаз, не
смотри ни направо, ни налево, что бы ни появилось по сторонам. - И снова
зашептал: - Бараланенсис, Балдахиенсис, - во имя могущественных князей
Гению, Лахиадаэ, правителей царства преисподней, вызываю вас, призываю
данной мне верховной властью, заклинаю и повелеваю.
При этих словах фараон вздрогнул от отвращения.
- Мери-Амон-Рамсес, что ты видишь? - спросил халдей.
- Из-за шара выглядывает какая-то ужасная голова... Рыжие волосы встали
дыбом... Лицо зеленоватого цвета... Зрачки глаз опущены вниз, так что
видны одни белки... Рот широко открыт, как будто хочет кричать...
- Это страх, - сказал Бероэс и направил сверху на шар острие кинжала.
Вдруг фараон весь съежился.
- Довольно! - вскричал он. - Зачем ты меня мучаешь? Утомленное тело
хочет отдохнуть, душа - отлететь в страну вечного света. А вы не только на
даете мне умереть, а еще придумываете новые муки... О... не хочу!
- Что ты видишь?
- С потолка поминутно спускаются как будто две паучьи ноги, ужасные,
толстые, как пальмы, косматые, крючковатые на концах... Чувствую, что над
моей головой висит чудовищный паук и опутывает меня сетью из корабельных
канатов...
Бероэс повернул кинжал кверху.
- Мери-Амон-Рамсес! - произнес он опять. - Смотри все время на искру и
не оглядывайся по сторонам... Вот знак, который я поднимаю в вашем
присутствии... - прошептал он. - Я, вооруженный помощью божией,
неустрашимый ясновидец, вызываю вас заклинаниями... Айе, Сарайе, Айе,
Сарайе, Айе, Сарайе... именем всемогущего, вечно живого бога.
На лице фараона появилась спокойная улыбка.
- Мне кажется, - промолвил он, - что я вижу Египет... Весь Египет. Да,
это Нил... пустыня... Вот тут Мемфис, там Фивы...
Он и в самом деле видел Египет, весь Египет, размерами, однако, не
больше аллеи, пересекавшей сад его дворца. Удивительная картина обладала,
впрочем, тем свойством, что, когда фараон устремлял на какую-нибудь точку
более пристальный взгляд, точка эта разрасталась в местность почти
естественных размеров.
Солнце уже спускалось, заливая землю золотисто-пурпурным светом.
Дневные птицы садились, чтобы заснуть, ночные просыпались в своих
убежищах. В пустыне зевали гиены и шакалы, а дремлющий лев потягивался
могучим телом, готовясь к погоне за добычей.
Нильский рыбак торопливо вытаскивал сети, большие торговые суда
причаливали к берегам. Усталый земледелец снимал с журавля ведро, которым
весь день черпал воду, другой медленно возвращался с плугом в свою
мазанку. В городах зажглись огни, в храмах жрецы собирались к вечернему
богослужению. На дорогах оседала пыль и смолкали скрипучие колеса телег. С
вышек пилонов послышались заунывные звуки, призывавшие народ к молитве.
Немного спустя фараон с изумлением увидел как бы стаю серебристых птиц,
реявших над землей. Они вылетали из храмов, дворцов, улиц, мастерских,
нильских судов, деревенских лачуг, даже из рудников. Сначала каждая из них
взвивалась стрелой вверх, но, повстречавшись с другой серебристоперой
птицей, которая пересекала ей дорогу, ударяла ее изо всех сил, и обе
замертво падали на землю.
Это были противоречивые молитвы людей, мешавшие друг дружке вознестись
к трону предвечного.
Фараон прислушался.
Вначале до него долетал лишь шелест крыльев, но вскоре он стал
различать слова.
Он услышал больного, который молился о возвращении ему здоровья, и
одновременно лекаря, который молил, чтобы его пациент болел как можно
дольше; хозяин просил Амона охранять его амбар и хлеб, вор же простирал
руки к небу, чтобы боги не препятствовали ему увести чужую корову и
наполнить мешки чужим зерном.
Молитвы их сталкивались друг с другом, как камни, выпущенные из пращи.
Путник в пустыне падал ниц на песок, моля о северном ветре, который
принес бы ему каплю воды; мореплаватель бил челом о палубу, чтобы еще
неделю ветры дули с востока. Земледелец просил, чтобы скорее высохли
болота; нищий рыбак - чтобы болота никогда не высыхали.
Их молитвы тоже разбивались друг о дружку и не доходили до божественных
ушей Амона.
Особенный шум царил над каменоломнями, где закованные в цепи каторжники
с помощью клиньев, смачиваемых водой, раскалывали огромные скалы. Там
партия дневных рабочих молила, чтобы спустилась ночь и можно было лечь
спать, а рабочие ночной смены, которых будили надсмотрщики, били себя в
грудь, моля, чтоб солнце никогда не заходило. Торговцы, покупавшие
обтесанные камни, молились, чтобы в каменоломнях было как можно больше
каторжников, тогда как поставщики продовольствия лежали на животе,
призывая на каторжников мор, ибо это сулило кладовщикам большие выгоды.
Молитвы людей из рудников тоже не долетали до неба.
На западной границе фараон увидел две армии, готовящиеся к бою. Обе
лежали в песках, взывая к Амону, чтобы он уничтожил неприятеля. Ливийцы
желали позора и смерти египтянам, египтяне посылали проклятия ливийцам.
Молитвы тех и других, как две стаи ястребов, столкнулись над землей и
упали вниз в пустыню. Амон их даже не заметил. И куда ни обращал фараон
утомленный свой взор, везде было одно и то же. Крестьяне молили об отдыхе
и сокращении налогов, писцы о том, чтобы росли налоги и никогда не
кончалась работа. Жрецы молили Амона о продлении жизни Рамсеса XII и
истреблении финикиян, мешавших им в денежных операциях; номархи призывали
бога, чтобы он сохранил финикиян и благословил скорее на царство Рамсеса
XIII, который умерит произвол жрецов. Голодные львы, шакалы и гиены
жаждали свежей крови; олени, серны и зайцы со страхом покидали свои
убежища, думая о том, как бы сохранить свою жалкую жизнь хотя бы еще на
один день. Однако опыт говорил им, что и в эту ночь десяток-другой из их
братии должен погибнуть, чтобы насытить хищников.
И так во всем мире царила вражда. Каждый желал того, что преисполняло
страхом других. Каждый просил о благе для себя, не думая о том, что это
может причинить вред ближнему.
Поэтому молитвы их, хотя и были как серебристые птицы, взвивавшиеся к
небу, не достигали цели. И божественный Амон, до которого не долетала с
земли ни одна молитва, опустив руки на колени, все больше углублялся в
созерцание собственной божественности, а в мире продолжали царить слепой
произвол и случай.
И вдруг фараон услышал женский голос:
- Ступай-ка, баловник, домой, пора на молитву.
- Сейчас! Сейчас! - ответил детский голосок.
Повелитель посмотрел туда, откуда доносились голоса, и увидел убогую
мазанку писца на скотном дворе. Хозяин ее при свете заходящего солнца
кончал свою дневную запись, жена его дробила камнем пшеничные зерна, чтобы
испечь лепешки, а перед домом, как молодой козленок, бегал и прыгал
шестилетний мальчуган, смеясь неизвестно чему.
По-видимому, его опьянял полный ароматов вечерний воздух.
- Сынок, а сынок! Иди же скорее, помолимся, - повторяла мать.
- Сейчас! Сейчас - отвечал мальчуган, продолжая бегать и резвиться.
Наконец женщина, видя, что солнце начинает уже погружаться в пески
пустыни, отложила свой камень и, выйдя во двор, поймала шалуна, как
жеребенка. Тот сопротивлялся, но в конце концов подчинился матери. А та
втащила его в хижину и посадила на пол, придерживая его, чтобы он опять не
убежал.
- Не вертись, - сказала она. - Подбери ноги и сиди смирно, а руки сложи
и подними вверх. Ах ты, нехороший ребенок!
Мальчуган знал, что ему не отвертеться от молитвы, и, чтобы поскорее
вырваться опять во двор, поднял благоговейно глаза и руки к небу и
тоненьким, пискливым голоском затараторил прерывающейся скороговоркой:
- Благодарю тебя, добрый бог Амон, за то, что ты сохранил сегодня отца
от бед, а маме дал пшеницы на лепешки... А еще за что? За то, что создал
небо и землю и ниспослал ей Нил, который приносит нам хлеб. Еще за что? Ах
да, знаю! И еще благодарю тебя за то, что так хорошо на дворе, что растут
цветы, поют птички и что пальма приносит сладкие финики... И за то
хорошее, что ты нам подарил, пусть все тебя любят, как я, и восхваляют
лучше, чем я, потому что я еще мал и меня не учили мудрости. Ну, вот и
все...
- Скверный ребенок! - проворчал писец, склонившись над своей записью. -
Скверный ребенок! Так небрежно славишь ты бога Амона!
Но фараон в волшебном шаре увидел нечто совсем другое. Молитва
расшалившегося мальчугана жаворонком взвилась к небу и, трепеща
крылышками, поднималась все выше и выше, до самого престола, где
предвечный Амон, сложив на коленях руки, углубился в созерцание своего
всемогущества.
Молитва вознеслась еще выше, до самых ушей бога, и продолжала петь ему
тоненьким детским голоском:
"И за то хорошее, что ты нам подарил, пусть все тебя любят, как я..."
При этих словах углубившийся в самосозерцание бог открыл глаза, и из
них пал на мир луч счастья. От неба до земли воцарилась беспредельная
тишина. Прекратились всякие страдания, всякий страх, всякие обиды.
Свистящая стрела повисла в воздухе, лев застыл в прыжке за ланью,
занесенная дубинка не опустилась на спину раба.
Больной забыл о страданиях, заблудившийся в пустыне - о голоде, узник -
о цепях. Затихла буря, и остановилась волна морская, готовившаяся
поглотить корабль. И на всей земле воцарился такой мир, что солнце, уже
скрывшееся за горизонтом, снова подняло свой лучезарный лик.
Фараон очнулся и увидал перед собой маленький столик, на нем черный
шар, а рядом халдея Бероэса.
- Мери-Амон-Рамсес! - спросил жрец. - Ты нашел человека, молитва
которого доходит до престола предвечного?
- Да, - ответил фараон.
- Кто же он? Князь, воин или пророк? Или, может быть, простой
отшельник?
- Это маленький шестилетний мальчик, который ни о чем не просил Амона,
а только за все благодарил.
- А ты знаешь, где он живет? - спросил халдей.
- Знаю. Но я не хочу пользоваться силой его молитв. Мир, Бероэс, это
огромный водоворот, в котором люди кружатся, как песчинки, а кружит их
несчастье. Ребенок же своей молитвой дает людям то, чего я не в силах
дать, - короткий миг забвения и покоя... Забвения и покоя... Понимаешь,
халдей?
Бероэс молчал.

"Наши представления о добре и зле. Зла нет как такового, а есть лишь отсутствие добра. Зло существует лишь для того, кто становится его жертвой. Оно происходит от двух причин, и не более нежели добро является независимой причиной в природе. Природа лишена добра и зла, она лишь следует неизменным законам, давая жизнь и радость или посылая страдания и смерть и разрушая созданное ею.
Природа имеет противоядие для каждого яда, и ее законы – воздаяние за каждое страдание. Бабочка, истребленная птицею, становится этой птицей, и маленькая птица, убитая животным, переходит в более высокую форму. Это есть слепой закон непреложности и вечная приспособляемость выявлений, и потому он не может быть назван Злом в Природе.
Истинное зло порождается человеческим рассудком, и его происхождение всецело связано с рассуждающим человеком, который разобщил себя с природой.
Таким образом, лишь само человечество является истинным источником зла. Зло есть преувеличенное добро, порождение человеческого себялюбия и жадности. Вдумайтесь глубже – и вы найдете, что кроме смерти, которая не есть зло, но неизбежный закон, и несчастных случайностей, которые всегда найдут воздаяние в будущей жизни – происхождение каждого зла, большого либо малого, заключено в человеческом действии, в человеке, разум которого делает его единственным свободным деятелем в природе.
Не природа порождает болезни, но человек, миссия и удел которого в экономии природы умирать естественной смертью от старости; за исключением случайностей, ни один дикарь или дикий зверь не умирает от болезни. Еда, половые функции, питье есть естественные необходимости жизни, но излишества в них приносят болезнь, несчастье, страдание умственное и физическое, и все это передается как величайшие бедствия будущим поколениям, потомству преступников.
Честолюбие, желание обеспечить благополучие и удобство тех, кого мы любим, приобретением почестей и богатств, достойные похвалы и естественные чувства, но когда они превращают человека в честолюбивого жестокого тирана, скупца, себялюбивого эгоиста, они приносят многочисленные бедствия окружающим его, как нации, так и отдельным личностям.
Таким образом, все это – еда, богатство, честолюбие и тысяча других вещей, которые мы должны оставить неупомянутыми, становятся источником и причиной зла через излишества так же, как и через отсутствие их.
Сделайтесь объедалой, развратником, тираном, и вы становитесь породителем болезней, человеческих страданий. Лишенные всего этого, вы умираете с голода, вас презирают, как ничтожество, и большинство из ваших сотоварищей делает из вас мученика на всю вашу жизнь.
Потому не природа и не воображаемое Божество должны быть порицаемы, но человеческая природа, ставшая низкой через себялюбие. Подумайте хорошенько над этими несколькими словами: отыщите каждую причину зла, которую только вы можете себе представить, и проследите ее до самого ее возникновения, и вы разрешите одну треть всей проблемы зла.
И теперь, допустив некоторые бедствия, которые естественны и не могут быть избегнуты, но так малочисленны, что я призываю всех метафизиков Запада назвать их злом или проследить их непосредственно до независимой причины, я укажу главную причину почти двух третей бедствий, которые преследуют человечество с тех пор, как эта причина сделалась мощью. Это религия, в какой бы то ни было форме и в какой бы ни было национальности.
Это жреческая каста, священнослужители и церкви. Именно в этих иллюзиях, на которые человечество взирает как на священные, должен он отыскать источник бесчисленных бедствий, которые являются великим проклятием человечества и которые почти подавили человека.
Невежество создало Богов, и хитрость извлекла выгоды из представившегося благоприятного случая. Посмотрите на Индию и на Христианство, на Ислам, Иудаизм и фетишизм. Это священнослужительский обман, который представил этих Богов такими устрашающими человеку; это религия, которая создает из него себялюбивого ханжу, фанатика, ненавидящего все человечество вне своей секты, не делая его лучше или более моральным; это вера в Бога и Богов, которая делает две трети человечества рабами горсти тех, которые обманывают их под лживым предлогом спасения их.
Разве не готов человек совершить всякого рода зло, если ему скажут, что его Бог или Боги требуют это преступление? – Добровольная жертва воображаемого Бога, презренный раб своих искусных священнослужителей, ирландский, итальянский и славянский крестьянин уморит с голоду себя и будет смиренно смотреть на голод и нищету своей семьи, чтобы накормить и одеть своего священника и Папу. Две тысячи лет Индия стонет под тяжестью каст – одни Брамины откормлены на жиру страны. А ныне последователи Христа и Магомета перерезают друг другу горло во Имя и для большей славы своих верований. Запомните, сумма человеческого бедствия не уменьшится до тех пор, пока лучшая часть человечества не разрушит во имя Истины, нравственности и всеобщего милосердия алтари этих лживых Богов."